Да, кстати, жена-то моя где? Вошел в мазанку, нет ее там. Дочка с Людой, обнявшись, спят в одной кровати, Коля сопит в другой. Мария сидит у зеркала и приводит себя в порядок, готовится идти на работу. Я ей говорю, что жена пропала. Пошли вместе искать. По всем углам полазили — нет ее. На всякий случай в огород заглянули. Вот она, лежит, поджав ноги, меж грядок, тыкву обнимает, как родную, синяя вся от холода. Мы ее растолкали, в дом завели. Мария живо чайник вскипятила, заварила чай покрепче, стала ее горяченьким отогревать. Постепенно пришла в себя, улыбаться стала. Я тоже крепкого чая пару кружек выпил. И мне полегчало. Такие дела.

И стали мы отдыхать, отпускники московские. Пораньше вставали, пили чай или кофе растворимый, поджидали автобус и ехали в курортную зону, на Днестр. Там так было хорошо, что лучшего и желать не надо. Пляжный золотистый песочек, лягушатник огороженный для детей, прокат надувных кругов, бадминтона и даже ласт и масок. И тут же кафе, прекрасное кафе с верандами, вкусной едой, прохладительными напитками и напитками покрепче. Не водка и не коньяк конечно, а разливного пива и сухого вина сколько хочешь. И главное, не возбраняется заходить туда в пляжных нарядах. Сидишь себе в плавках, ногой покачиваешь, попиваешь пиво и брынзой закусываешь. Просто рай на земле. И все необыкновенно дешево, даже не верится, что такое бывает.

Днестр — река непростая. Ближе к берегу, на мелководье, вода довольно спокойная, но чуть отплывешь, ближе к середине, тут быстрина, и приличная быстрина. Вот я раз переплыл Днестр, вышел на берег, посмотрел на ту сторону, где пляж, а его и нет. Ивы плакучие вместо него. Метров на триста меня снесло вниз по течению. Вот такой этот Днестр. Решил я с ним потягаться. Взял напрокат ласты и поплыл против течения. Тяжеловато, но приятно, что не слабак и тягаешься с сильным соперником. Медленно, но верно проплываю мимо новых берегов. Вот река завернула резко вправо, ивы, ивы по обоим берегам, солнечные полянки, сосновые рощицы. Задорная мелодия Дойны доносится где-то впереди. Плыву на эти чарующие звуки. Гляжу, а там пароход стоит белый с бело-красной трубой, как в песне, колесный, уютный и глазу приятный. И вот с него-то музыка и доносится. А на берегу, на зеленой поляне, люди веселятся. Танцуют, поют и шашлыки жарят. Решил я на праздник людской поближе полюбоваться. Подплыл к берегу, из воды вышел и только направился к людскому празднику, как из-за кустов ко мне вышел серьезный гражданин в сером костюме и спрашивает: «Вы кто?» Я не стал возмущаться, черт его знает, кто это такой, объяснил кто я есть. А он мне и говорит: «Сюда нельзя. Тут иностранные туристы отдыхают, граждане братской Румынии. Отъедаться приплыли, чтоб им неладно стало. У себя-то лапу сосут. Плывите туда, откуда приплыли. Это я вам настоятельно советую».

Ну что ж, спорить не стал, спорить себе дороже, поплыл назад. И быстро по течению вернулся на родной пляж, к жене, дочке, Маргарите и Людочке.

Такие дела.

Поселились мы собственно не у Гриши, а в синей мазанке его родителей, через дорогу, как раз напротив. Но вечерами собирались всей гоп-компанией на веранде у Гриши. Сам Григорий не всегда присутствовал, потому что работал сутками в санатории. Его послушаешь, чуть ли не главным, а на самом деле сторожем, а заодно и дворником. Сутки отработал — трое дома. Хорошая работенка, впору позавидовать. И вот придет он с суток, пошушукается с Маргаритой, а потом уходит куда-то на целый день с тяжелым рюкзаком за плечами. К вечеру вернется налегке, усталый, но довольный, перекурит и манит меня прогуляться по селу. И бидончик двухлитровый обязательно прихватит, порожний конечно. Идет, бидончиком размахивает и со всеми встречными здоровается: «Бунэ сара!» И меня в бок толкает, мол, давай, здоровайся. Я тоже: «Бунэ сара!»

Иной раз одного и того же селянина встретишь, а Гриша, как ни в чем не бывало: «Бунэ сара!» И опять в бок меня толкает, довольно больно. Я повторяю: «Бунэ сара!», что по ихнему значит «Добрый вечер!». Мне это представление надоело и говорю, что же это такое, мы с этим мужиком уже три раза за вечер поздоровались, комедия какая-то выходит. А он мне: «А хотя б сто раз повстречаешься, и каждый раз обязан здороваться. У нас так принято». Ну ладно, сто так сто, раз так принято, язык не отсохнет. Главное, что тебе отвечают и добро улыбаются, иные даже шляпу приподымают, мол, мое почтение вашему почтению, своеобразное алаверды.

А выманивал меня Гриша не просто так. Стали мы ходить по дворам, чтобы винца прикупить, насытить пустой бидончик. Тут, между прочим, все вином торгуют. Это вам не в России, где за это можно и за решетку угодить. Здесь так принято. У каждого свой личный виноградник, а в погребах бочки дубовые, в которых зреет вино, хорошее, домашнее, водой не разбавленное. Молдаванин без своего винного погреба и молдаванином-то не имеет права называться. Это не молдаванин, а мыльный пузырь. Что ни двор, то другой сорт винограда, соответственно и вино разное. У одного Пино, у другого Каберне, у третьего Совиньон. И так без конца. Когда проходит дачный сезон, круг покупателей сужается, не беда, друг у друга покупают. В знак солидарности и разнообразия стола.

Вчера мы зашли к одному интересному дедку, чтобы прикупить Муската, который у деда был особенно хорош, в сто раз лучше магазинного, как многие признавали. Зашли за калитку, а дед там цветы срезает, огромные красные георгины, и в букеты увязывает. На продажу наверное. Увидел нас, обрадованно развел руками. Усадил нас за садовый столик под раскидистой вишней, переговорил с Гришей по-молдавски и вынес два стакана с вином, по кусочку брынзы на тарелочке и пару перчинок. «Пробуйте, гости дорогие, — говорит с улыбкой, — может какое и понравится». Я пригубил из одного стакана, оценил, что это Сухой Мускат, и очень высокого качества, даже не ожидал. Пригубил из второго стакана — Мускат Полусухой, и тоже весьма и даже весьма. Даже и растерялся, какой из них лучше, попробовал еще разок из первого стакана и успокоился. Сухой Мускат все же получше будет. Я похвалил оба сорта вина, но заметил, что сухое лучше передает аромат винограда. Дед закивал лохматой головой и сказал: «А Вы тонко подметили, товарищ писатель, изюминку сухого». Я